На мгновение в предрассветной хмарке повисла над площадью тишина, но тут же полукольцо людей заговорило, загудело, посыпало вопросами. Кузьма Прокопыч принялся усмирять, перекрикивая общий гул, и когда он утих, снова обратился к людям.
— Дайте договорить мальцу. Он тридцать вёрст в ночи проскакал оденёши, неужто не заслужил уважения нашего? Продолжай, Тишатко.
— Говорили те кмети, — заторопился парень, — Бо задолжали вы князю за семь лет, и идут они должок тот с вас стребовать. Во оружии все, да о шеломах с бармицами*, и взгляды лютые. Мне батька и говорит, скачи, предупреди добрых людинов о беде находящей.
Толпа снова загудела, но теперь более сдержанно, словно сообразив, что голосом беды не отвратить.
— И чего таперича? — задумчиво пробасил Елизар, протиснувшись в первые ряды.
— Решать будем, — ответил голова. — Всем миром. Как решим, на том и станем.
— А чего решать-то? — неожиданно вступил в разговор Завид, макушка которого виднелась в задних рядах в правой стороне полукольца. — Рано или поздно должно было случиться. Али вечно без дани сидеть собирались?
— Это одна сторона, — невозмутимо ответил голова. — Другая есть?
— А другая-то, сеча выходит? — в круг выступил Игнат и обернулся к людям. — Твою думу Завид я и без слов знал уже. А я вот как мыслю, отпор дать надобно находникам.
— Да окстись, Игнат, — крикнул Завид. — Какие ж находники они? Князя руського кмети.
— Игнат, есть в его словах правда, — согласился Кузьма Прокопыч. — Князь он, какой-никакой.
— А ты Завид оглянись вкруг себя, людей видишь? — громко пробасил Елизар.
— Ну вижу, и чего?
— А того, что ты токмо половину видишь, а вторая половина, князем этим твоим загублена. Сколько в твоём роду полегло, полтора десятка?
— То давно было.
Половина толпы недовольно зароптала на Завидову речь.
— Люди добрые, — поверх ропота вступил в разговор волхв, — Паренька-то отпустить надобно, накормить его, да спать уложить. Ему вскоре уходить из веси надобно, сами соображаете почему. Тишатя, иди вона к супружнице головы нашего, во-он она в накидочке, — волхв указал посохом на женщину в сиреневой накидке на плечах, которая стояла в переднем ряду. — Любава Власовна не обидит ни чем. А тебе и отцу твоему от всей веси нашей поклон до землицы передай. Ну, ступай, ступай, отдохни.
Паренёк поклонился старику и устало поплёлся к женщине в накидке, ведя за собою, пугливо озирающуюся каурку. Кольцо перед ними расступилось, пропуская, и пока паренёк проходил сквозь образовавшуюся прореху, несколько мужских рук уважительно похлопали его по плечу.
— Так что решать-то будем, Будимир-батюшка? — раздался вопрос, едва толпа проводила взглядом паренька.
— Може в леса сховаться на время? — спросил кто-то.
— Не дело, — тут же ответили ему. — Разорят всё и пожгут.
— Пять десятков всего, вы чего? — удивлённо оглядел людей Игнат. — Эй, Мстивой, скольких успеешь снять, пока до тына добегут? — остановил он взгляд на парне, в котором Вечеслав признал стрелка с праздника, того, что стрелял с завязанными глазами.
— Тут смотря, как одоспешены будут. Ежели, как Тишатко сказал, шелома с бармицами, да и с носами* ежели ещё, то тяжельше придётся. В глаз-то такому бегущему мудрено попасть. Да и чего за кольчуги ещё…
— Мстивой! — прикрикнул Кузьма Прокопыч. — Не рано ли вы разговоры свои затеяли? И ты, Игнат, уймись. Никто о противлении ещё не решил. И дело-то не в том, что их пятьнадесять всего, а в том, что отпор наш може после нам же боком выйти. Есть у кого что сказать ещё?
— Я, если можно, конечно, — из толпы вышел долговязый, которого Вечеслав тоже помнил по празднику. — Моя вера по этому поводу говорит так. Власть на земле она от бога даётся…
— Ну если токмо от твоего, — перебил кто-то из толпы.
— Не мешай, — тут же бросил голова. — Пусть иноверец скажет.
— Так вот, — долговязый многозначительно покашлял. — Выходит если власть от бога дана, то и принимать её нужно не оспаривая и не ропща. Владимир князь ваш, потому и подчиниться ему вы обязаны. А вот молодые ваши, — он кивнул в сторону Игната, хотя того, вряд ли, можно было назвать молодым, — Готовы кровь проливать просто так, но вера моя говорит — не убий. Бог мой — он любовь есть. Возлюбите ближнего своего, как самих себя, и тогда откроется вам свет истины. Станьте же, как агнцы, примите в объятья идущих обидеть вас.
— А ты обидь нас, попробуй, — снова усмехнулись из толпы.
— Да чего слушать-то его, Кузьма Прокопыч? — Игнат обернулся и с досадой поглядел на голову. — Пустомелие одно ж. Какая от него польза нам таперича?
— Не пустомелие это, — обижено продолжил долговязый, — А слова божьи. Так в святом писании сказано.
— А ты думаешь, — заговорил вдруг волхв, — Наша вера говорит убий? Эх, мил человек, плохо же ты нас почитаешь, а ещё хочешь, абы мы сочли, что ты и бог твой — любви светлой копь. А порешим покуда так, — старик обратился к людям, — Женщин и детей, кого на лодьях, кого посуху вёрст на десять уведём отсюда, абы беда до них дотянуться не смогла, а сами сготовимся и ждать станем, чего нам кмети княжьи скажут.
— Дело, — сразу же донеслись с разных краёв с десяток голосов.
— А добро как же? — снова из-за голов спросил Завид.
— Я ж говорю, на десять вёрст уведём отсюда, — волхв с прищуром улыбнулся. — Али ты про какое добро? Если про то, что на лодьях, думаю сгружать надо назад в овины, абы боле в них людей поместилось. Любомир Карпыч, здесь ты? — спросил он, оглядывая полукруг.
— Здеся, где ж ещё, — без интонации ответил голос из-за спин первого ряда.
— Лодью свою дашь на общее дело?
— Да разве к ночи токмо.
— А чего так? — удивился старик.
— Да я вот чего думаю, ежели всё миром решится, то выйдет зря сгружались. А ежели не выйдет, сам гляди. К веси вашей они подойдут к вечеру, а в ночь кто ж приступом пойдёт? А до утра можно буде и пять разов сгрузиться на подол речки прямо, чего мне, жалко что ли шкур тех да воску с мёдом? О людях же речь идёт, до товаров ли?
— Ну так, значит так. Твоя лодья, тебе решать, а ты Кузьма собирай народ на разгруз общинных.
— Да эт разом, — кивнул голова и крикнул хозяину густого баска. — Елизар, отряжай давай ребят на разгруз лодей, да с гумен зерно надо бы перенести в весь, а то ведь пожгут, окаянные.
Полукольцо людей вдруг задвигалось, зашевелилось и стало разбредаться. Парни помоложе сгрудились возле Елизара, который наскоро объяснял кому-куда идти разгружать, мужи постарше двинулись к волхву и голове к воротам капища, а женщины торопливо стали разбегаться по своим хатам, видимо чтобы собирать пожитки.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
